ПОЭЗИЯ КОНСТАНТИНА АРБЕНИНА

Так сложилось, что с поэзией Константина Арбенина я познакомился раньше, чем с записями группы "Зимовье зверей". Просто года три назад, будучи в Питере, купил книгу "Транзитная пуля" и несколько кассет ЗЗ. Кассеты слушать в чужом городе было не на чем, а вот книгу сразу прочел. И прочел не просто с удовольствием - было радостно открыть для себя поэта. Причем поэта не из классической древности и не недавно почившего и потому напечатанного, а молодого и, слава богу, живущего ныне. Правда, при чтении книги я невольно ловил себя на мысли, удачное словесное воплощение которой недавно прочел у музыковеда Владимира Фрумкина, который еще в 1967 году отметил по поводу песен Александра Галича: "Возьмите песни Александра Галича, просто отпечатанные на машинке, не зная даже, что к ним сочинена мелодия, вы сразу обнаружите их музыкальность, которая присуща им при самом зачатии этого произведения".
Потом, когда слушал записи ЗЗ, лестно было сознавать, что некоторые мелодии я угадал (при полном, замечу, отсутствии у меня музыкального слуха). Но речь, конечно же не обо мне. Речь о поэзии Константина Арбенина. Именно о поэзии, хотя те, кого обычно называют рок-поэтами, чаще всего не склонны считать словесный компонент своего творчества поэзией. Так, Андрей Макаревич в предисловии к своей книге уведомил читателя: "Слова песен - это не стихи второго сорта. Это часть произведения, сделанного из музыки и слов по законам своего жанра, поэтому слова, оторванные от мелодии и ритма, самодостаточным произведением, на мой взгляд, не являются. Во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы читатель напевал их хотя бы про себя". Похожим высказыванием открыл свою "Транзитную пулю" и Арбенин, назвав эту книгу не книгой, а "только литературным приложением к первым пяти альбомам" группы. Сколь угодно можно соглашаться с творцами, считающими так, но невольно вспоминается поэтический гений Владимира Высоцкого, зазвучавший в последние годы не только из магнитофонных динамиков, но и со страниц книг: хуже от этого стихи Высоцкого не стали, а, скорее, обрели вторую жизнь, словно преодолели границу между устным творчеством и письменной литературой. Наверное, по похожему пути пойдет в конечном итоге и воспроизведение вербального компонента русского рока. Особенно в тех случаях, когда этот вербальный компонент являет собой вполне самостоятельные и хорошие стихи. Так случилось с Башлачевым, Янкой Дягилевой, Майком Науменко, а из ныне здравствующих - с Кинчевым, Егором Летовым, Гариком Сукачевым...
Так случилось и с Константином Арбениным. Некогда один из критиков написал, что аудитория ЗЗ - это, по большей части, "слушательницы филфака". Дескать, то, что пропевается со сцены, рассчитано, в первую очередь, на культурно ангажированную аудиторию. И это действительно так. Поэзия Арбенина рассчитана на подготовленного слушателя, на того, кто отличает Вольтера от Бодлера, а Довлатова от Дон-Кихота. Причем Арбенин не играет в имена, как может показаться на первый взгляд, - каждое имя несет огромный груз культурной памяти. Поражает не столько широта спектра разного рода отсылок к предшествующей культурной традиции (этим сейчас уже трудно удивлять), сколько то, что любая аллюзия, любая цитата предстают слушателю или читателю в оригинальном арбенинском изводе - чего стоят сама возможность пройтись с Вергилием по Дантевским местам или мысль о том, что Пушкин мог бы спалить Лицей!

***
Надо сказать, что Пушкин - совершенно особый персонаж стихов Арбенина. Русская словесность нового времени начинается с Пушкина. И словесность Арбенина тоже начинается с Пушкина, причем речь даже не о замечательной поэме во фрагментах "Пушкин мой", речь можно вести и только о песнях из репертуара ЗЗ. Так, петербургский топоним Черная речка в песне "Город-стол" выступает в своей традиционной эмблематической функции места гибели Пушкина, но неизбежно обретает и семантику конца пути поэта вообще:

С самой горькой из настоек -
Черной речкой на снегу.

В красивой метафоре реализуется устоявшееся представление о Черной речке как о месте, где не просто погиб поэт, но зашло солнце русской поэзии. Вполне реальный топоним, таким образом, становится еще и топонимом мифологизированным.
В рамках петербургского текста русской культуры трансформируется образ Пушкина в песне "Бикфордов блюз":

Если это средство - какова же цель?
Вот если бы Пушкин спалил Лицей,
Он стал бы вторым Геростратом мира...
Но Питер - не Северная Пальмира!

Пушкину гипотетически приписывается то, что по логике традиционного мифа о Пушкине поэт ни при каких обстоятельствах не мог бы сделать - спалить Лицей. Тогда бы Пушкин, по логике текста, перестал быть первым, а стал бы в прямом смысле вторым - вторым Геростратом. Но арбенинский Пушкин не сделал этого и стал тем, кем стал. Т.е. даже видимое разрушение мифа влечет за собой не попытку увидеть живого человека за легендарной оболочкой, а попытку этот миф доконструировать, придать ему новое звучание и значение. И Арбенину это удается. За счет чего? В первую очередь - за счет иронии.

***
Конечно же, Арбенин ироничен. А кто не ироничен в эпоху, которую называют эпохой постмодернизма? Но Арбенин ироничен совершенно по особому: сквозь арбенинскую иронию - иногда мягкую, иногда острую, почти жесткую - вдруг неожиданно (неожиданно ли?) ощущается понимание трагизма бытия, осознание гнетущего, почти романтического одиночества лирического героя в мире. Но не ждите конфликта, не ждите борьбы - арбенинский герой по определению надконфликтен. Уж лучше спрятаться под мостом от неба или зависнуть под потолком в бою после обеда. Такое слияние комического и трагического дозволялось Пушкину, дозволялось Башлачеву, теперь - дозволяется Арбенину.
И даже рядом с великими Арбенин остается способен на иронию, на игру. Он поэт, а потому ему позволено все:

До февраля - скучаю, как могу.
Терплю, не слыша отклика кукушки.
И вижу тени - Башлачев и Пушкин
Ждут третьего на меченом снегу...
(...то был не я...)

***
Нужно сказать, что стихи Арбенина, может, сами того не желая, выстраиваются в циклы (так и веет от этого слова Серебряным веком! Еще один источник для будущих комментаторов), т.е. тексты обретают новые смыслы, попадая в контексты. Этими контекстами становятся номерные альбомы "Зимовья зверей". Вот лишь один пример - ставшая довольно популярной песня "Средневековый город" из альбома "Плечи". В этой песне создается атмосфера средневековья, но это не попытка воспроизвести историческую реальность, а реализация стереотипа восприятия средних веков современным человеком. Именно средневековый колорит становится лейтмотивом всей песни, главное в которой - принципиальная установка на иллюзорность происходящего.
Спустя несколько лет после выхода альбома "Плечи" песня "Средневековый город" была включена в альбом "Свинопас", где обрела совершенно иные функции: во-первых, создала настроение, свойственное ночному времени суток, во-вторых, переключила хронотоп со сказочного (источник альбома - сказка Андерсена) на исторический, а благодаря использованию топонимов (Вена, Краков, Бремен) - и конкретно-исторический; тем самым ситуация сказки утратила изначальную фантастичность и перешла в разряд легенды, реально имевшей место. В конечном итоге результатом включения песни "Средневековый город" в альбом "Свинопас" стала имитация показа того, как все было на самом деле в некоем как бы реальном источнике старой сказки.

***
Нельзя не указать и еще один важный источник арбенинского таланта - это город, в котором поэт живет, это Петербург. Петербург реальный и Петербург мифологизированный. Город, где наряду с Адмиралтейством, Невой, Казанским собором-кренделем есть улица имени Леннона, зеленые камни Ватикана, медведи и бабочки... Петербург у Арбенина может называться Веной, Краковом, Бременом, но он от этого не перестает быть Петербургом. А лирический герой Арбенина всегда остается петербуржцем - не питерцем, не ленинградцем, а именно петербуржцем - интеллектуалом, холодноватым снобом, осознающим свою избранность, свою элитарность, и вместе с тем, не высокомерным, а открытым, интеллигентным.
Если подбирать метафорическое определение к поэзии Константина Арбенина, то ее можно обозначить как поэзию интеллигентную (не интеллигентскую). Может, в силу этой интеллигентности творчество ЗЗ доступно далеко не всякому; стихи Арбенина надо не просто слушать или читать - их надо уметь понимать, надо анализировать и интерпретировать. Эти стихи предполагают непременную аналитическую работу слушателя и решительно возражают против поверхностного восприятия.
Прежде я никак не мог понять, почему у "Зимовья зверей" такая сравнительно небольшая аудитория, сожалел, что такая группа "раскручена" не в должной степени. Теперь, кажется, понял: ЗЗ и не нужна "раскрутка" в современном смысле, ибо то, что делает группа - это элитарное искусство, искусство не для всех, точнее - только для тех, кто хочет и может понимать такое искусство. Поэтому и новая книга предназначена немногим, рассчитана только на элитарную аудиторию. И не надо, чтобы феномен ЗЗ был популярен, ведь этот феномен далек от того, что принято называть массовой культурой.
Читателю же, который впервые сталкивается с поэзией Арбенина, надо помнить, что
Однажды жили
Кони
яблочного
расцвета.

Юрий Доманский,
кандидат филологических наук,
доцент кафедры теории литературы Тверского госуниверситета
2000 г.